Человеку так свойственно начать какое-либо дело, труд, подвиг с воодушевлением, усердием, но потом ослабеть, забыть, бросить начатое. Так бывает постоянно и с подвигом поста. Человек на краткое время умилится, осудит свои прежние дела, вступит на путь жизни, указываемый совестью, Евангелием Христовым; он становится внимательнее к каждому предостережению совести и сравнительно легко на первых порах отбрасывает от себя прежние соблазны. Однако это бывает обыкновенно так недолго. Сначала ослабевает прежняя внимательность, и человек уже не слышит многих внушений совести, затем, когда ослабевает внимание, теряется постепенно и запас духовной силы, который человек накопил чрез духовное упражнение в подвиге поста, человек весь расслабевает духовно и уже не в силах подняться и идти по начатому им пути.
Зная это, святая Церковь как бы нарочито после первой седмицы Великого поста, когда она вводила чад своих в особенно усиленный подвиг поста, напоминает сегодня о том, как легко может ослабеть внимание, а затем и вся душа подвергнуться расслаблению, — она напоминает словами нынешнего апостольского чтения: Мы должны быть особенно внимательны к слышанному, чтобы не отпасть (Евр. 2, 1), а в евангельском чтении, вспоминая о расслабленном, святая Церковь предостерегает от духовного расслабления.
Она вспоминает о христианах из евреев, которые уже выдержали великий подвиг страданий за Христа и, однако, перестали быть внимательными к слову проповеди, расслабели от временных искушений и указывает на пример расслабленного, чем оканчивается подобная невнимательность, начавшееся расслабление: полным духовным расслаблением, при котором человек не в силах даже подняться и одно движение доброе совершить, даже в вере ослабевает настолько, что разве ходатайство более крепких верою, святых (как расслабленный исцелен по вере принесших его), возвращает его на путь спасения. Даже когда Христос придет, не в силах человек духовно подняться и устремиться на сретение Его, войти в отверстые двери небесного чертога Его.
Но ведь Христос теперь не близ нас видимо, как был около расслабленного, — Он снова придет на землю только в кончине века, и встретят Его лишь бдительные люди, подобно мудрым девам, сберегшим елей в сосудах для светильников своих. Теперь же Христос на небе, и как трудно взойти на небо человеку, живущему на земле, а расслабленному и вообще возможно ли? Ведь отечество наше на небесах, и восход туда труднее, чем, если бы начал человек восходить по лестнице, простирающейся до самого неба, — труднее во столько раз, во сколько труд с самопонуждением к хождению в добре гораздо значительнее, чем труд восхождения на обычную гору. Возможно ли живущему на земле взойти на небо? Не пустая ли это мечта, над которой так посмеиваются люди мира сего и мудрецы века сего?
Действительно, восхождение на небо могло бы казаться странной, неосуществимой мечтой, если бы туда уже предтечею не взошел Христос и не открыл путь всем святым Своим. Когда еще ветхозаветный псалмопевец восклицал: Небеса поведают славу Божию, творение же руку Его возвещает твердь… Во всю землю изыде вещание их и в концы вселенныя глаголы их, то о видимых ли небесах только он говорил, о солнце ли только видимом, которое утром исходит, как жених от чертога своего (Пс. 18, 2, 5-6), — не говорил ли псалмопевец еще более об иных небесах — о святых апостолах, которые распространяли благовестие о Христе до концов земли, как лучи Солнца правды, донесшие свет Его до пределов вселенной? Не они ли сделались первыми звездами на новом небе духовном? И не о них ли открыто тайнозрителю Иоанну, который видел знамение — жену, облеченную в солнце (Откр. 12), то есть Церковь Христову, облекшуюся во Христа со дней крещения чад ее, и на главе жены венец из двенадцати звезд, то есть двенадцати апостолов Христовых. И если потому же видению дракон-дьявол увлек с неба третью часть звезд, то есть множество отпадших ангелов, то не засияло ли вместо них множество новых звезд на духовном небе, святых Божиих, которыми Искупитель Христос восполнил лики отпадших ангелов?
Итак, небо не пусто: оно уже населено множеством духов праведных, откуда они столь часто являются и живущим на земле. Если так, то духовное восхождение возможно. Если оно кажется нам невозможным, то потому, что мы непрестанно обременяем себя тяжестью страстей житейских, которые самое сердце, источник жизни нашей, приковывают к земле и восхождение на небо делают невозможным. Разве мысль и обычного человека не способна облетать небеса? Ведь если бы все мысли наши летели постоянно к небесам, если бы сердце самое неслось туда на крыльях пламенной любви к «желаемому» Христу, Которого человек с жаждой любви «вперсил», подобно священномученику Игнатию, то что могло бы помешать восхождению человека «на гору Господню», на самые небеса? Как бы ни высоко было небо, как бы ни высока была гора Господня и путь духовного на нее восхождения, человек может совершить это восхождение, лишь бы сбрасывал с себя, особенно с самого сердца своего, бремя и тяжелые оковы греховных страстей и привычек. Тем более легко востекают на небо святые, которые так заботились облегчать душу свою от тяжести страстей житейских постом и молитвой. Не в Ветхом ли еще Завете Енох, постившийся от всякого зла и ходивший только пред Богом, живым с телом взят на небо? Не так же ли и Моисей, очистившись сорокадневным постом, взошел на гору Господню телом, а духом — в самые небеса и «узрел Сущего», «тину бо оттряс очесе умнаго»? Не так ли великий Илия сделался «небошественником»,очистившись, подобно Моисею, сорокадневным постом, и святая Церковь восклицает о нем: «Сего убо, душе моя, восход помышляй»?
Так восходили на небо святые. А мы, едва восшедши на первую ступень в Великий пост, уже перестали следить внимательно, куда ведет нас дальнейший путь Господень; едва только вспоминали (в каноне преподобного Андрея Критского) такое множество святых Ветхого и Нового Завета, прошедших путь сей, чтобы укрепить себя, и снова падаем на одр духовной болезни и расслабления; едва только со скорбию, казалось бы, восклицали, каждый о себе: «Ныне тяжким бременем обложен есмь», и уже снова с усердием начали изо дня в день, из часа в час умножать это бремя, с которым не только на небо не подняться, но ни одним членом души свободно нельзя двинуть, чтобы сделать что-либо угодное Господу.
Что может душе воспрепятствовать возлетать туда? Тело? Но пусть оно лежит в могиле до скончания века — разве дух будет прикован к праху, скрытому в недрах земли, если, еще живя на земле, человек не был привязан ни к чему земному? Для духа, который накопил в себе такое множество святых мыслей, чувств и желаний, разве может быть препятствием тяжесть тела, подобно тому, как для огромного воздушного шара, наполненного легкими газами, нетрудно поднять к небесам, кроме себя самого, и большую тяжесть. Мало того, если сердце возлюбило Господа любовью всецелою, крепкою, как смерть, то оно уже возлетело ко Господу — уже при земной жизни человека открывается в самом сердце его небо и рай, человек уже, живя на земле, переселяется на небо, в рай, и не замечает ничего земного, проходит мимо, не связывается ничем, как и человек, охваченный блаженством земной любви, ничего прочего не замечает — ни лишений, ни страданий.
Как же нужно нам возноситься чаще на небо хотя мыслями, хотя пламенными желаниями сердца, томлением его по небу, откуда человек ниспал, плачем по потерянному раю! Одна святая мысль ведет за собою другую, и накопляется множество их, и душа, ими наполненная, легко, неудержимо будет стремиться на небесную высоту. Трудно взойти на гору, уходящую в небеса, но шаг за шагом, постепенно и незаметно, можно взойти без особого труда, тем более, что идущим к Себе Господь подает непрестанную помощь и усладу сердца, показуя им, что «око не видело и ухо не слышало, что уготовал Бог любящим его» (1 Кор. 2, 9).
Господь же силен укрепить стопы ваши для дальнейшего духовного восхождения, дать возрасти духовным побегам, начавшим подниматься в душах ваших. Да исполнится на вас моление святой Церкви, которое часто возносится устами архиерея: «Призри с небесе, Боже, и виждь, и посети виноград сей, и утверди и, его же насади десница Твоя».
Да исполняются на вас слова, сказанные об Израиле, Осии пророка, о котором я часто воспоминал здесь: Уврачую отпадение их, возлюблю их по благоволению… Я буду росою для Израиля; он расцветёт, как лилия, и пустит корни свои, как Ливан… «Что мне еще за дело до идолов ?»- скажет Ефрем. –Я услышу его и призрю на него; Я буду как зеленеющий кипарис; от Меня будут тебе плоды. Кто мудр, чтобы разуметь это ? кто разумен, чтобы познать это? (Ос. 14, 5-10). Аминь.